Рождаясь, человек несет в себе мир (...) Весь мир, всю Вселенную. Он сам и является мирозданием. А все, что вокруг, – лишь кирпичики, из которых сложится явь. Материнское молоко, питающее тело, воздух, колеблющий барабанные перепонки, смутные картины, что рисуют на сетчатке глаз фотоны, проникающий в кровь живительный кислород – все обретает реальность, только становясь частью человека. Но человек не может брать, ничего не отдавая взамен. Фекалиями и слезами, углекислым газом и потом, плачем и соплями человек отмечает свои первые шаги в несуществующей Вселенной. Живое хнычущее мироздание ползет сквозь иллюзорный мир, превращая его в мир реальный. (...) И человек творит свою Вселенную. Творит из самого себя, потому что больше в мире нет ничего реального. Человек растет – и начинает отдавать все больше и больше. Его Вселенная растет из произнесенных слов и пожатых рук, царапин на коленках и искр из глаз, смеха и слез, построенного и разрушенного. Человек отдает свое семя и человек рождает детей, человек сочиняет музыку и приручает животных. Декорации вокруг становятся все плотнее и все красочнее, но так и не обретают реальность. Пока человек не создаст Вселенную до конца – отдавая ей последнее тепло тела и последнюю кровь сердца. Ведь мир должен быть сотворен, а человеку не из чего творить миры.
        Не из чего, кроме себя.
**********************************************************************

       Очень интересно смотреть в чужие окна (...) Не заглядывать (...) а именно смотреть. Люди привыкли считать, что их дом – их крепость. Люди не любят бесцеремонных гостей. Но у каждой крепости есть свой флаг. И пусть наши флаги – лишь занавески в наших окнах. Все равно это флаги. Для прохожего, что поднимет глаза, проходя мимо по улице. Для живущих в доме напротив. Да пусть даже для извращенца, что сидит у своего окна, выставив бинокль между занавесками! Флагом может быть все что угодно. Кружевная тюль и изящные шторы, стеклопакеты и жалюзи. Елочка, нарисованная на стекле зубной пастой перед Новым годом. Цветы в горшках или мягкая игрушка на подоконнике. Аквариум с рыбками или вазочка с засушенной розой. Даже грязные окна, за которыми оборванные обои и голая лампочка на шнуре, –  тоже флаг. Пусть и белый флаг капитуляции перед жизнью... Мне нравятся города, в которых не боятся поднимать флаги. Обычно это чужие города... в России нас слишком долго отучали иметь свое знамя. А мне нравится, когда люди не боятся гордиться собой. Мне нравится приветствовать чужие флаги. (...) Мне интересно, каким люди видят мой флаг. Иногда я ставлю на подоконник старую красивую лампу с матовым абажуром и включаю ее на всю ночь. Просто так. Пусть кто-нибудь, проходя мимо, увидит свет и решит, что здесь читают хорошую книгу или бьются над упрямой теоремой, занимаются любовью или сидят над постелью больного ребенка. Пусть подумают что угодно.
       Главное, чтобы никто не догадался, что у меня нет своего знамени.
*************************************************************************

       Жил-был  человек, а потом, как водится,  умер.  После  этого оглядел себя  и  очень  удивился.  Тело  лежало  на кровати  и  потихоньку  начинало разлагаться, а у него осталась только душа. Голенькая, насквозь  прозрачная, так что сразу было видно что к чему. Человек  расстроился – без  тела стало как-то неприятно и неуютно. Все мысли, которые он думал, плавали в его душе, будто разноцветные рыбки. Все его воспоминания лежали на дне души – бери и рассматривай.  Были среди этих воспоминаний красивые  и хорошие, такие,  что приятно  взять в руки.  Но были и  такие,  что  человеку  самому становилось страшно и противно.  Он попытался вытрясти из души некрасивые  воспоминания, но  это  никак не  получалось.  Тогда он  постарался положить наверх те, что посимпатичнее, – как  он первый раз  в жизни влюбился,  как он  ухаживал за старой  больной  тетушкой,  как плакал, когда  у  него умерла  собачка,  как радовался  рассвету,  который  ему довелось увидеть в горах  после  долгой и страшной снежной бури. И пошел назначенной ему дорогой. Бог мимолетно посмотрел на человека и ничего  не сказал. Человек решил, что  Бог второпях  не  заметил  других  воспоминаний:  как он изменил  своей любимой, как он  радовался,  когда  тетушка умерла и ему досталась квартира, как  спьяну пинал ластящуюся  к  нему собачку, как  грыз в  темной  холодной палатке припрятанный  шоколад, пока его голодные  друзья  спали,  и  многое, многое другое, о чем ему вовсе не хотелось вспоминать. Человек обрадовался и отправился в рай – поскольку Бог не закрыл перед ним двери. Прошло какое-то время, трудно даже сказать какое,  потому что там, куда попал  человек,  время шло совсем  иначе,  чем на Земле. И  человек вернулся назад,  к Богу.
-  Почему ты вернулся? – спросил Бог. – Ведь Я не закрывал перед тобой врата рая".
-  Господь, –   сказал  человек, – мне плохо в  Твоем раю.  Я боюсь сделать шаг – слишком мало  хорошего в моей  душе,  и оно не может прикрыть дурное. Я боюсь, что всем видно, насколько я плох .
-  Чего же ты хочешь? – спросил Бог, поскольку Он был творцом времени и имел его в достатке, чтобы ответить каждому.
-  Ты  всемогущ и  милосерден, – сказал человек. – Ты  видел  мою душу насквозь,  но  не  остановил меня, когда  я пытался  скрыть свои  грехи. Сжалься же  надо  мной,  убери из моей души все плохое, что  там есть!
-  Я ждал совсем другой просьбы, – ответил Бог. – Но я сделаю так, как просишь ты.
       И Бог взял из души человека все то, чего тот стыдился. Он вынул память о предательствах и изменах, трусости и подлости, лжи и клевете, алчности и лености. Но, забыв о ненависти, человек забыл и о любви, забыв о своих падениях – забыл о взлетах. Душа стояла перед Богом и была пуста – более пуста, чем в миг, когда человек появился на свет... Но Бог был милосерден и вложил в душу обратно все, что ее наполняло. И тогда человек снова спросил:
-  Что же мне  делать, Господь? Если добро и зло были так слиты во мне, то  куда  же  мне идти?  Неужели – в ад?
-  Возвращайся в рай, – ответил  Творец, – ибо Я  не создал ничего, кроме рая.  Ад ты сам носишь с собой 
       И человек вернулся в рай, но прошло время, и снова предстал перед Богом.
-  Творец! – сказал человек. – Мне плохо в Твоем раю. Ты всемогущ и милосерден. Сжалься же надо мной, прости мои грехи.
-  Я  ждал совсем другой просьбы, – ответил Бог. – Но я сделаю так, как просишь ты.
       И Бог простил человеку все, что тот совершил. И человек ушел в рай. Но прошло время, и он снова вернулся к Богу.
-  Чего же ты хочешь теперь? - спросил Бог.
-  Творец! – сказал человек. – Мне  плохо  в  Твоем раю. Ты всемогущ  и  милосерден, Ты простил меня.  Но  я  сам не могу себя простить. Помоги мне!
-  Я  ждал этой просьбы, – ответил Бог. – Но  это тот камень, который Я не смогу поднять .

    – Мне было бы интересно узнать, что случилось дальше, – заметил ключник.
    – Мне тоже, – согласился Мартин. – Но это тот камень, который не поднять мне.
**************************************************************************

       Трава. Небо.  Покой. И ничего... Странное слово – «ничего». Ведь ничего не значит, а мы так любим его говорить. Мы так ненавидим саму мысль о "ничего", которое рано или поздно наступит... и так легко говорим это слово. Ничего. Только метелка травы перед глазами, только плывущие облака... Облака не знают, что такое «ничего». Белое на синем. Пар в  пустоте. Клубы дыма – дыма нашей веры. Когда ты маленький – ты  строишь волшебные замки из белого тумана... Ничего.  Можно  подняться,  а  можно остаться  в  высокой, в рост, траве.  Что изменится?  Ничего.  Водяной  пар. Аш-два-о... Почему  же так не хочется вставать из  густого  запаха  трав, из дрожащих  метелок травы,  из секунды детства, доставшейся нежданным подарком? Ведь все равно не ничего, только  пар,  только  аш-два-о... Белая вуаль  на  лике неба,  будто  робкие меловые штрихи на классной доске...
       Детство ушло, но остались плывущие над землей облака. Они не знают, что ты давно уже повзрослел. Они те же самые, что и год назад. Ты повзрослел, ты постареешь,  ты  умрешь...  Облака  будут все  так  же  плыть над  землей, и маленький мальчик будет лежать в  траве, слепо  и бездумно глядя в небо,  не зная, что его облака плыли и надо мной, не зная, что любая мечта повторяется в веках... Ничего. Но пока плывут в небе облака – я живу. Я – тот мальчик, что смотрел в  небо тысячу лет назад. Я – тот старик,  что улыбнется небу через  тысячу лет. Я живу вечно! Я буду жить  всегда! Аш-два-о – это то, из чего  сделаны облака и океаны, моя плоть и сок  травы.  Я – вода и  огонь, земля и  ветер.  Я вечен, пока  плывут над землей облака.  Трава...  небо... покой... Спасибо этому  небу.  Этой траве.  Этим облакам. Этой вечности, что подарена каждому. Надо лишь потянуться к небу...
************************************************************************

       Жизнь не имеет смысла. Смысл – это всегда несвобода. Смысл – это жесткие рамки, в которые мы загоняем друг друга. Говорим – смысл в деньгах. Говорим – смысл в любви. Говорим – смысл в вере. Но все это – лишь рамки. В жизни нет смысла – и это ее высший смысл и высшая ценность, В жизни нет финала, к которому ты обязан прийти, – и это важнее тысячи придуманных смыслов.
*************************************************************************

       Нам лишь кажется, что мы живем непрерывно (...) Фотону, быть может, тоже мнится, что он – частица, но мы-то знаем – он еще и волна. (...) Тот ли я копался в песочнице, озабоченный строительством куличиков? (...) Тот ли я путался в застежках, снимая первый бюстгальтер с первой женщины, и преждевременно кончил? Тот ли я зубрил ночами, впихивая в голову знания, никогда не потребовавшиеся в жизни? Тот ли я, что сейчас сидит перед тобой? Атомы моего тела сменились несколько раз, все, во что я верил, оказалось недостойным веры, все, что я высмеивал, оказалось единственно важным, я все забыл и все вспомнил... так кто же я? Частица или волна? Что во мне от мальчика с кудрявыми волосами, глядящего исподлобья со старого снимка? Узнает ли меня школьный друг, вспомнит ли мои губы девчонка из параллельного класса, найду ли я, о чем говорить со своими учителями? Взять меня пятилетнего – да в нем больше сходства с любым пятилетним ребенком, чем со мной! Возьми меня восемнадцатилетнего – он тоже думает гениталиями, как любой восемнадцатилетний пацан! Возьми меня двадцатипятилетнего – он еще мнит, что жизнь вечна, он еще не вдыхал воздух чужих миров. Так почему же мы думаем, будто нам дана одна-единственная непрерывная жизнь? Самая хитрая ловушка жизни – наша уверенность, что умирать еще не доводилось! Все мы умирали много раз. Мальчик с невинными глазами, юнец, веселящийся ночами напролет, даже тот, взрослый, Мартин, нашедший всему в жизни ярлычок и место,– все они мертвы. Все они похоронены во мне, сожраны и переварены, вышли шлаком забытых иллюзий. Маленький мальчик хотел быть сыщиком – но разве его мечты имеют хоть каплю сходства с моей нынешней жизнью? Юноша хотел любви – но разве он понимал, что хочет лишь секса? Взрослый распланировал свою жизнь до самой смерти – но разве сбылись его планы? Я уже другой... я каждый миг становлюсь другим, вереница надгробий тянется за мной в прошлое – и никаких Библиотек не хватит, чтобы каждый умерший Мартин получил по своему обелиску. И это правильно. Это неизбежно. Уныл и бесплоден был бы мир мудрых старцев, прагматичен и сух мир взрослых, бестолков и нелеп мир вечных детей. Грусть и виноватость вызывает ребенок, отвергающий детство, торопящийся жить, вприпрыжку несущийся навстречу взрослости. Грусть и виноватость... будто наш мир оказался слишком жесток для детства. Смущение и жалость вызывает взрослый, скачущий наперегонки с детишками или балдеющий в сорок лет под «металл».  Смущение  и жалость... будто наш мир оказался недостойным того, чтобы вырасти.  Молодящиеся  старички,  мудрствующие  юнцы – все  это упрек миру. Слишком сложному миру, слишком жестокому  миру. Миру, который не знает смерти. Миру,  который хоронит  нас каждый миг. Если бы мне дали самую вожделенную мечту человечества, если  бы мне вручили бессмертие, но сказали: «Расплатой будет неизменность» – что бы я ответил? Если в открывшейся вечности я был бы обречен оставаться неизменным? Слушать одну и ту же музыку, любить одни и те же книги, знать одних и тех же женщин, говорить об одном и том же с одними и теми же друзьями? Думать одни и те же мысли, не менять вкусы и привычки? Я не знаю своего ответа. Но мне кажется, это была бы чрезмерная плата. Страшная плата, с лихвой перекрывающая вечность. Наша беда в том, что мы как фотон – дуальны. Мы и частица, и волна... язычок пламени-сознания, что пляшет на тяжелых нефтяных волнах времени. И ни от одной составляющей мы отказаться не в силах – как фотон не может остановиться или потерять одну из своих составляющих. И в этом наша трагедия, наш замкнутый круг. Мы не хотим умирать, но мы не можем остановиться – остановка будет лишь иной формой смерти. Вера говорит нам о жизни вечной... но чья жизнь имеется в виду? Меня – малыша, быть может, самого невинного и чистого, каким я был? Меня – юноши, романтичного и наивного? Меня – прагматичного и сухого? Меня, разбитого старческим маразмом и болезнью Альцгеймера? Ведь это тоже буду я... но каким же я воскресну в вечности, неужели беспомощным слабоумным? А если я буду пребывать в здравом уме и твердой памяти – то чем провинился обеспамятевший старик? А если воскреснет каждый я – то хватит ли места в раю хотя бы для меня одного? (...) Лишь иллюзия непрерывности дает силы жить, не замечая тех нас, что, будто тени, падают к ногам (...) При каждом шаге, при каждом вдохе. Мы умираем и оживаем, мы оставляем мертвым хоронить своих мертвецов. Мы идем, зная, что мы – частица, но надеясь, что мы – волна. У нас нет выбора, как нет выбора у фотона, несущегося от звезды к звезде. И может быть, мы должны быть благодарны за то, что у нас нет выбора.
**************************************************************************

       Для средних людей, для тех, кто не хочет в землю, но не дорос до неба, есть только место между небом и землей. Всегда и везде крайними остаются люди середины. У моей истории нет конца, ...как нет выхода для людей середины.