Густой чёрно-жёлтой ночью ноября новую партию человекоидов выпустили из квадратного блока-загона, отделённого от остальной части поселения колючим забором. Меткие стрелы фонарей пробивались в их выпученные глаза сквозь толщу тёмно-серого тумана, со стен обшарпанных домов вопили плакаты «Дай себе волю! Это твой день» и «Лови момент! Сегодня модно делать только то, что хочется», а соглядатаи простаивали в сторонке, тихие как котята, каждый с любовно прижатым к груди автоматом.
         Трижды для маскировки подхватив кричалку «Мы все для себя», Ч-103 замедлила шаг у третьей по счёту подворотни, присела на корточки – якобы от усталости, с болезненной гримасой на лице потирая правое колено – затем потихонечку отползла влево, прислонилась спиной к кирпичной стене, и уже через секунду порывисто, испуганно пробиралась узкими проходами между домами под мерзко мокрыми, застиранными до дыр, простынями и рубашками, втискивалась в просветы между блоками, неслась меж мусорных баков, жалостливых котов и открытых люков.

Вот! это оно. То самое дерево. Самое высокое и самое красивое, с самыми причудливыми формами из всех, которые она когда-либо видела. Да, собственно, она и не видела больше деревьев, кроме этого. А где бы ей их увидеть? Внутри их поселения оно было единственным, а вокруг домов и блоков – высоченная стена. Много, очень много лет она просидела в загоне, где у неё не было ни друзей, ни врагов, ни горя, ни радости – только осколки битых бутылок – и всё, что ей оставалось, так это ждать, ждать с безысходностью – а иногда с остервенением, безразличием, нетерпением, ненавистью, надеждой, неверием – ждать этого дня. Всё, что она видела за окном изо дня в день, было это дерево. Сотни раз в своих мечтах она ощупывала его толстый ствол кончиками пальцев, гладила нежные листья, она карабкалась на него, на самую верхушку, и оттуда ей открывались все тайны мира. «Кто знает, что там, за тем деревом. Может, даже лес... лес – это когда рядом сразу несколько деревьев... и все – здоровенные, как это... невероятно. Вот бы посмотреть» - думала Ч-103.
          Сейчас она стояла в десятке шагов от дерева-великана, и никак не решалась сократить расстояние. От волнения её руки то и дело скользили по телу, по лицу, что-то чесали, что-то поправляли; прошло минут десять, а она так и не продвинулась ни на милиметр. Вблизи дуб – а это был именно дуб, могучий столетний красавец – казался ещё более причудливым, манящим, притягательным. Ч-103 не могла оторвать от него глаз, и всё же, боялась. А если она свалится вниз? Упадёт, разобьёт голову, поломает руку, или ещё что? Что тогда? Нет, надо всё тщательно продумать. Вон с того выступа можно начать. Поставить на него ногу, взяться рукой за ту ветку, так... вторую ногу – на другой выступ... нет, этот может сломаться, слишком тонкий... Шаг за шагом она обрисовала весь план в деталях, и лишь тогда подошла к дубу на расстояние вытянутой руки.
        «Ну всё! Сейчас, прямо сейчас» - вырвалось у Ч-103, и она всем телом метнулась к слегка покатому шуршавому стволу. Нащупала первый выступ... что дальше? надо крепко схватиться за вон ту ветку... схватиться, схватиться, крепко взять... нет, попробую ещё раз... всё ещё нет... ещё раз... нет. Ч-103 подскользнулась на выступе и упала на спину. Что такое? За годы рутинного перекладывания бутылочных осколков с места на место и формирования из них однотипных конструкций, руки её приучились осуществлять только определённые монотипные движения. К тому же, они были совсем изранены – в жутких гниющих порезах, на которые Ч-103 давно перестала обращать внимание, и которые дали о себе знать в самый неподходящий момент. Теперь она не могла удержаться на ветке. Хотела, но не могла. Боль была нестерпимой. Но не могла она и уйти оттуда, не побывав наверху. Что делать?
        Проведя целую ночь под деревом, мягко пеленаемая туманом, ярко освещаемая фонарями, Ч-103 приняла решение карабкаться. Обмотав руки обрывками собственного платья, она поползла наверх, следуя намеченному плану. Пока ползла, не раз умылась слезами, тряпьё прорвалось, к старым ранам добавились новые, но она всё же добралась. И что же было там? За этим забором был другой, ещё выще. А через какое-то расстояние – ещё один. И их было много, этих заборов, сколько глаза глядят. Огромными кругами они опоясывали друг друга. Между этими кругами были другие поселения, немногим больше того, в котором жила Ч-103, и по постройкам они ничем не отличались друг от друга. Более того, в других поселениях совсем не было деревьев. Ни единого. Ночь, поглотившая мякоть тумана, уступила место ясно-серому утру, и Ч-103 смогла чётко разглядеть плакат на одном из домов за забором. Он приказывал: «Сегодня твой день! Возьми свою волю, и делай, что захочется». Медленно, осторожно Ч-103 сползла вниз, и поплелась вглубь улиц. Нужно было найти маму и всё ей рассказать.
       
Ч-103 миновала выпотрошенный магазин спиртных напитков. Всё, что от него осталось - покосившаяся вывеска, полки, груда битых витринных стёкол. Обрывки плакатов валялись на земле. Крохотные круглые окна домов были обрисованы жидкими чернилами и аэрозолью. Далее был павильон одежды, поверженный в не менее плачевное состояние: вешалки были сброшены на пол, подожжены и теперь лишь еле поблёскивали в груде угольков их металлические ушки; одежды по большей части не было, а что осталось – изорваным и смятым валялось по полкам, подоконникам и на полу; на стенах – сошедшие с плакатов лозунги и их любимое «Мы всё для себя». Когда-то их стадо водили сюда на экскурсию. Где теперь тот вязаный голубой шарф, что так приглянулся Ч-103? Неужели это всё сделали они? Её лицо исказилось гневом. Надо, надо непременно найти их и попытаться остановить. Ну должен же быть там хоть кто-нибудь, кто выступит против этого ужаса.
         Где-то взблизи зазвучали крики и дикая ругань. Пройдя ещё пару разбитых витрин и умирающих костров, Ч-103 увидела своих бывших соседей по загону. Да, это были они. Стоящие в центре шикарной кондитерской перед большим круглым столом на изогутых ножках, они вопили ругательства с выпученными глазами и размахивали друг перед другом истекающими кровью руками. Ч-103 не осмелилась приблизиться, и, внезапно утратив способность говорить, тихо наблюдала за развернувшимся действом. Пирожные и торты со всего магазина были свалены в одну бесформенную груду на большом столе. А ведь каждое из них было маленьким произведением искусства – всевозможных форм, видов, размеров, цветов, вкусов, с узорчатыми украшениями, на золочёных блюдцах - ещё пару минут назад они представляли собой потрясающе красивое зрелище. Но стадо Ч-100-150, всё до единого человекоида по-животному нависло над этой разноцветной массой, и красно-чёрными от ран и грязи пальцами отламывало и запихивало в жадный рот всё без разбору. Шумно двигая челюстями, они делали пару лихорадочных жевательных движений, а потом либо глотали, либо выплёвывали на белый пол мерзкую жижу.

         Ч-103 как раз пыталась остановить набегающие приступы рвоты, крепко зажав руками рот и отвернувшись в сторону, когда к ней подскочил Ч-149.
- Вы только посмотрите, кто здесь! Ч-103, что с тобой? - Она не могла ответить. – В чём дело? Тебе не по вкусу сладкое? Очнись, дорогая, сегодня у нас праздник. Или ты забыла? Мы сегодня и впредь делаем только то, что захочем...
         В этот момент он схватил её за волосы и придвинул лицо к своему.
- Ч-103, а ну-ка быстро присоединяйся к нам, - сказал он мерзким гундосым тоном, - присоединяйся, или мы тебя засмеём... ээээ... э! что, мать твою, ты делаешь?
          Кусочки ещё тёплой блевотины потекли по его серым замусоленным штанинам.
- Прости, сто сороковой, но мне не по вкусу ваша еда. К тому же, я буду есть только тогда, когда проголодаюсь. Вали к чёрту!
- Ну посмотрим, посмотрим, Ч-103, - и он зашагал прямо к соглядатаю.

          Замотав старым шарфом кровоподтёки на шее, замазав синяки на руках и лице, она вышла к праздничному столу. Мама ничего не должна узнать о сегодняшнем происшествии. Сейчас Ч-103 будет пить, пить, напьётся совсем пьяной, и забудется, наконец, сном. Сном на свободе. Всё, больше никаких битых стёкол, она найдёт себе занятие поинтересней. Может, даже перелезет в другое селение. Кто знает, всё может быть. А сегодня мама должна видеть, что она счастлива. Всё, надо улыбаться и говорить только о хорошем.
- Здравствуй, мама!
- Мммм...
- Как дела?
- Мммм...
- У меня тоже отлично. Представляешь - дождались, мама. У нас сегодня праздник.
- Мммм...
- Что-то ты сегодня какая-то невесёлая. Принести лекарство?
- Аааа...
- Я сейчас, я минутку.
           И она вышла из общего зала, а когда вернулась, услышала всё тот же ненавистный гундосый тон:
- А кто это у нас идёт? Ч-103. Тебе уже лучше? Вот и славно, славно... А мы тут празднуем, знаешь ли... Слушайте все! Ч-103 у нас сегодня отличилась. Ей, видите ли, не понравились пирожные. Что ж, бывает. Может, тебе хочется вернуться в загон? Там так вкусно кормили... Одна червивая каша чего стоит. Ну, чего же ты молчишь?.. Слушайте все! Ч-103 одумалась, и вернулась в наши ряды. Отлично... Ну, выпьем. Давайте. Мы все для себя.
- Мы все для себя! – задребезжали в такт стены зала.
- Мамочка, вот твоё лекарство. Не обращай, пожалуйста, на них внимания, - шёпотом сказала Ч-103. – А я сейчас.
- Нннн... - рокотливо ответила ей мама, и уставилась на шприц с прозрачной жидкостью.

Вволю выплакавшись за углом, надев на губы дежурную улыбку, Ч-103 вернулась в зал и села рядом с мамой. Та уже приняла лекарство, и теперь с умиротворённой видом пила мутную воду из маленького стаканчика.
             
Ч-103 пила много, с остервенением и без наслаждения. Через пару часов застолья, глазами, подёрнутыми сизой дымкой, на столе перед собой она уловила пару наполненных шприцов и блестящий чёрный пистолет. Один из шприцов ловко подхватила сидящая по соседству Ч-105, сосредоточенно вколола себе в ногу, и с лёгким вздохом откинулась на спинку стула. Ч-103 сделала ещё пару глотков из своего стаканчика. Тут её голова стала непомерно тяжёлой, и в тот же момент она услышала глухой звук падения где-то вдали. 
           Когда она поднялась и снова смогла видеть, ей в глаза сразу же бросилась мама, откладывающая опустошённый шприц на стол.
- Мама... мама... мама, что ты наделала!? Тебе же этого нельзя. Ни за что нельзя! Это не лекарство, мама...
- Нннн... аааа... хххх... – и впервые за долгие годы та сама поднялась со стула.
- Мама, как ты себя чувствуешь? Что с тобой?
- Сссс...
          В этот момент мама покачнулась, её понесло из стороны в сторону, и через пару секунд она упала плашмя на пол. Тело её сотрясали судороги.
- Мама! Мамочка! Что же мне делать? Помогите! – Ч-103 бегала вокруг трясущегося тела, разгоняя всех, кто приближался более, чем на два метра.
- Манефа... – вырвалось из маминого горла.

Ббббаххх! ... Тишина. Протяжный вой. Ч-137 попал маме в бок. Суматоха. ... Ббббаххх! Тишина. Вскоре - продолжительный вопль. Это Ч-149 выхватил пистолет у Ч-137, и попал маме в голову. Тело перестало трястись, и мешковато застелило собой отрезок грязно-коричневого пола.

         Некоторое время Ч-103 бегала кругами вокруг расползающего кроваво-красного пятна, и выкрикивала «Манефа! Манефа! Манефа!». Потом стулом выбила из рук Ч-149 пистолет, и застрелилась. ............................................................................................................
Манефа, Маня, Марфа, Машенька, Мария. Так мама звала её когда-то совсем давно, когда ещё была здорова.