1

    Жил-был такой себе Ваня Тяпкин. Обитал он в Киеве на улице Милославского в самом конце Троещины. Роста он был среднего, телосложения не толстого, но и не худощавого. У него были небольшие карие глаза, посаженные не близко не широко друг от друга, средней длинны каштановые волосы, на черепе правильной формы; вполне обычный, не большой, не маленький нос. Уши его были оттопырены, но ровно настолько, чтобы нельзя было сказать, что Тяпкин лопоух. Губы не толстые не тонкие, когда он кривил их с досады или растягивал в улыбку, приоткрывались не блистающие белизной, но и не желтые зубы.
  Одевался Ваня Тяпкин как и все: если все носили пальто и кепку, то и он тоже, если мода была на туфли с острым носком, то он бы и не подумал купить себе что-то другое. Тут необходимо сказать, что Ваня никогда не выглядел нелепо. Он выглядел… обычно. Причем настолько, что это, если задуматься, выходило за рамки обычности и было настолько невероятным, что и обычностью назвать сложно. Например, однажды в магазине он выронил из кармана перчатку. Девушка, работница магазина, которая видела это (и видела так же, как он прошел в другой отдел), подняла ее и поспешила за Ваней с тем чтобы вернуть вещь владельцу. Она раз десять прошла мимо Тяпкина, пытаясь определить он это или нет, но каждый раз уходила в недоумении, пока, наконец, Ваня не обнаружил пропажу и не обратился  к ней сам. Этот случай, я думаю, прекрасно иллюстрирует, насколько обычной и неприметной была внешность нашего героя.
  Но, тем не менее, именно она служила Тяпкину хорошим подспорьем на работе. Когда люди имели с ним дело, им казалось, что с этим человеком они знакомы очень давно: его лицо или фигура обязательно обнаруживала сходство с кем-то из родственников или друзей; к тому же Ваня и не выглядел сильно умным, и глупым не казался, а значит «не надурит и дела не испортит». Когда на работе производились сокращения, о нем почему-то всегда забывали.
  Вот так, медленно и неприметно, полз Ваня Тяпкин по служебной лестнице вверх. Естественно, такой человек никогда не смог бы стать большим начальником вследствие отсутствия качеств, необходимых для руководителя, таких как умение проявлять инициативу, креативность, независимость и так далее. Но зато он был исполнителен, никогда не опаздывал на работу, не задавал лишних вопросов и никогда не проявлял неуважение к окружающим. За это его ценили. Да он и не задумывался особо о карьере,
он просто плыл по течению. Взгляды на жизнь Тяпкин имел не радикальные, но и не консервативные и, как и все, к переменам относился скептически, впрочем, особо не переживая на этот счет. В целом его все устраивало и менять что-то он сам не собирался.
     Отдыхал Ваня как и все обычные люди. В выходные дни ездил с женой в центр, а  в теплое время года раз в месяц выезжал с ней и друзьями (тоже достаточно обычными людьми) на шашлыки.
Он был одним из тех счастливцев, которых никогда не мучают вопросы о Боге, смысле жизни и тщетности человеческих усилий. То есть он конечно знал, что такие вопросы существуют, но относился к ним как к сфере чисто теоретической, считая что такие проблемы возникают от безделья или пьянства. «Работать надо,- говорил он - а не лобудой заниматься». Короче, был наш герой человеком рассудительным и умеренным в своих желаниях
     В общем, если когда-нибудь в будущем люди захотели бы нарисовать портрет самого обычного человека конца 20-го или начала 21-го века (если бы такое понятие как «самый обычный человек» вообще существовало бы), то они бы увидели именно Ваню Тяпкина.
.     Но вот однажды получил Ваня Тяпкин зарплату и, пожалуй, впервые в жизни совершил опрометчивый поступок.
               
                                                                 2

     В тот день он с коллегами праздновал именины главного бухгалтера их фирмы. Антон Антонович Казанюк, виновник торжества, пригласил всех в кафе на Андреевском спуске, где работала его кума, приятная улыбчивая женщина, которая души в имениннике не чаяла и очень обрадовалась возможности устроить ему настоящий праздник. Застолье и в самом деле проходило очень бурно и весело и, наверное, даже слишком, поскольку Ваня в какой-то момент решил, что неплохо было бы и проветрится. Он постарался, как мог, незаметно покинуть кафе. Хотя мог бы и не стараться, потому что на его уход все равно никто внимания не обратил.
   День был солнечный и теплый, небо было чистое, птички пели, трава зеленела. В общем,
имелись все условия для того, чтобы Ваня почувствовал, что жизнь хороша и решил пройтись по Андреевскому. С добродушным видом он ходил вдоль прилавков, разговаривал с продавцами сувениров, художниками и гончарами, а те весело отвечали на его вопросы, шутили и смеялись вместе с ним.
     И вдруг Тяпкину пришла в голову мысль, что неплохо было бы купить жене какую-нибудь вазочку или чашечку, чтобы она не сильно пилила его, когда он придет домой на рогах, а это должно было случиться так же верно, как верно и то, что день заканчивается и наступает ночь. Ваня остановился и некоторое время осматривался. Наконец, заметив в отдалении что-то похожее на искомое, он поспешил туда, поскольку пора было уже возвращаться к празднующим. Но, не пройдя и десяти метров, остановился, как вкопанный, и его такое обычное лицо приняло необычное для себя выражение искреннего
восторга и удивления.
      Перед ним, прямо на тротуаре стояло несколько картин в простых деревянных рамах, прислоненных к стене здания. Рядом с ними сидел художник,
выделявшийся среди других своим грустным и отчужденным видом видом. Он явно не старался продавать свои работы и взглянул на Ваню как-то сердито, как будто хотел сказать: «Проходи дальше, здесь для тебя нет ничего интересного»
       Звали художника Андрей Делягин. На вид ему было примерно лет тридцать. У него было продолговатое худое лицо со впавшими щеками, покрытыми недельной щетиной,
нос с горбинкой, узкие губы и темные, практически черные глаза. Высокий лоб обрамляли
черные непослушные волосы, торчавшие во все стороны.
       На всех его картинах были изображены пейзажи в разные времена года. Тут был Ботанический сад с его извилистыми дорожками, Днепр в зимнюю пору с черными точками рыбаков на льду сурово глядел из окна рамы, и Ване казалось даже, что он чувствует холодный сырой ветер, дующий оттуда. Русановская набережная в темное время суток, спокойная и ласковая, как мамина колыбельная, так и звала присесть на бережок и насладиться ночной прохладой. Рядом с ней маленький уютный дворик был так густо усыпан золотыми и ярко-красными листьями, что казался самим воплощением осени, ее сердцем. Дворник, задумчиво облокотившись на метлу, смотрел на почти голые
ветви  деревьев, как бы приглашая остановиться на секунду и полюбоваться вместе с ним  этим великолепием.
        В работах чувствовалась еще некоторая неопытность, неуверенность и осторожность,
которые выдают руку молодого художника, но вместе с тем, в них была такой силы искренность, такая любовь к природе, что если бы Тяпкин когда-нибудь интересовался искусством или, хотя бы, прислушивался к своим ощущениям, то понял бы,
что перед ним – настоящий талант, возможно, будущий метр живописи. Но Ваня был обычным человеком, таким как мы с вами, и в живописи понимал столько же, сколько и  в фотосинтезе морских водорослей. Что поделаешь, ведь он всегда относился к картине, как к части интерьера, украшению, и никогда не разделял того восторга, с которым говорили о шедеврах Моне, Пуссена или Айвазовского. Ни Днепр, ни Русановка, ни Ботанический сад не привлекли его внимания. Среди всех полотен, он видел только одну. Это была, наверное, самая непримечательная из выставленных картина. На ней был изображен берег     лесного озера в солнечный летний день. Сквозь ветви деревьев пробивались лучи света, падая на мирную, без единой морщинки, поверхность водоема. В, ярком сочно-синем небе застыли облака, как будто любовались своим отражением, а может, просто не хотели укрывать теплое слепящее солнце от глаз зрителя. Людей на картине не было, но на траве
лежало древко красной удочки, чуть далее из воды торчал без движения поплавок. 
       Ваня понял, что хочет эту картину больше всего на свете, что если он сейчас пройдет мимо и купит какую-нибудь безделушку, то никогда себе этого не простит. Он спросил
сколько стоит работа. Художник хмурился, смотрел на Тяпкина и думал, как бы его спровадить. Из всех выставленных картин, эта была его самой любимой, поскольку была списана с воспоминаний детства, особенно дорогих сердцу Андрея. Этот парень, который стоял перед ним никак не ассоциировался с образом покупателя его детища, ведь для художника важно, чтобы его работу ценили, а этот человек, каких тысячами Делягин наблюдал каждый день, вряд ли прочувствует его старания и оценит технику исполнения.
       Художник с ужасом представлял судьбу картины: вот она висит на стене в зале, потом ее перемещают в коридор, после оказывается, что она не смотрится на новых обоях и ее выставляют на балкон, где она доживает свой век, чтобы отправится на свалку со всей прочей рухлядью. Эта мысль причиняла сильную боль сердцу Андрея и он заломил цену втрое превышавшую ту, которая была реально назначена.
Хотя Ваня зарабатывал неплохо и, к тому же, получил только зарплату, эта сумма составила ровно половину его заработка. Парень постоял немного, покачался на пятках в нерешительности, но все же вытащил из кармана кошелек и начал отсчитывать деньги.
Он вполне представлял тот скандал, который ему устроит дома жена, но ничего не мог с собой сделать.
      И тут Делягину стало стыдно, ведь он видел, что пейзаж явно не по карману этому обычному парню, каких тысячи в этом городе. Андрей рассчитывал, что он сразу уйдет, едва услышит цену, но тот проявлял такую решимость, какая свойственна лишь коллекционерам на аукционе, и, в то же время в его глазах светилась такая наивная искренняя любовь к произведению, какой во взгляде искушенного ценителя искусства нет вовсе.  Делягин пожалел Тяпкина, и сказал, что так как это его первая за сегодня продажа (это было правдой), то ему полагается скидка в 50%. Они быстро рассчитались и Ваня поспешил вернуться на праздник…

  Придя вечером домой, Ваня, хотя и не был в сильном подпитии, получил традиционную взбучку и был отправлен спать на диван в зале, дабы не отравлять спокойный сон супруги ликеро-водочно-пивным  перегаром. Картина, которая была преподнесена в качестве мольбы о помиловании за содеянное пьянство, была все-таки принята женой и расценена как произведение «довольно среднее», но вместе с тем «достаточно приличное, чтобы его можно было показывать людям». Но, поскольку муж должен был осознать всю глубину своего проступка, то она была отправлена вслед за Ваней в педагогических целях, доказательством нерушимости семейных правил, олицетворением коих являла собой Галя (так звали жену). Подождав некоторое время пока она уснет, Ваня на цыпочках вышел на балкон, поскольку нуждался в более-менее трезвой оценке своего положения. Для этого им была применена древняя и всегда исправно работающая формула - «посидеть, покурить и все обдумать». Посидев, покурив и основательно поразмыслив над сложившейся ситуацией, Тяпкин пришел к выводу, что дела его не так уж и плохи. Он, опять же на цыпочках, вернулся в комнату, достал из портфеля припрятанную бутылку пива, открыл ее и только хотел отхлебнуть, как вдруг застыл на месте, как кассирша в гастрономе.
       В комнате было темно. Виднелись только очертания предметов и бледное лицо обычного человека, увидевшего что-то из ряда вон выходящее. Этим «нечто» была картина, стоявшая на полу в дальнем углу комнаты, прислонившись к комоду.
      Стоит пропустить те мысли, которые пришли в голову Ване, поочередно переводившему отупелый взгляд с картины на бутылку и обратно и обратиться непосредственно к предмету изумления нашего героя.
       Полотно светилось, вернее, так вначале ему показалось, потому что на самом деле света она никакого не излучала, иначе освещала какую-то часть пространства перед собой, и  Тяпкин непременно это бы заметил по пути на балкон или обратно. Тем не менее, пейзаж, изображенный на нем был отчетливо виден в темноте.
       После минутного припадка столбняка, обретя, наконец, способность мыслить, Ваня расценил (как и любой нормальный человек), что хуже все равно уже не будет, и основательно приложился к бутылке. Затем он с решительным видом поставил пиво за диван, так, чтобы его не было видно со стороны входа, откуда в любой момент могла атаковать Галя и прислушался к звукам, исходящим из спальни. Заключив, что жена спокойно спит, Ваня затянул потуже пояс на синем махровом халате, в котором выходил на балкон, обул тапочки, опустился на четвереньки и осторожно пополз в сторону аномалии.
       Пейзаж был в точности такой, как и днем, когда Тяпкин его покупал: те же деревья, то же небо. Забытая удочка лежала в том же месте. Но что-то все же было не так. Не только свет смущал – что-то изменилось в самом пейзаже. «В конце концов, светиться она может из-за встроенной подсветки» – рассудил здраво Ваня. Но, обследовав раму со всех сторон, он не нашел ничего, даже отдаленно напоминающее лампочки или диоды. Тогда его осенило. «Ведь это особый состав красок… ну там с добавлением фосфора или еще чего-нибудь!» - решил он  и начал внимательно рассматривать полотно. Чем дольше он смотрел на него, тем больше понимал, что теория его неправильна. Понимал скорее интуитивно, поскольку признаться себе в этом не мог, ведь мы всегда изо всех сил цепляемся за рациональные объяснения, потому что в них мы хоть что-то понимаем, а вернее уверены, что именно на этом нашем понимании держится мир. И тут случилось нечто, что не то что бы пошатнуло эту уверенность, но, по крайней мере, заставило Ваню на время о ней забыть.
       Он как раз смотрел на воду, когда заметил, что поплавок задергался, испуская маленькие круги волн вокруг себя. И Тяпкин, пребывавший в состоянии глубокой задумчивости, вдруг встрепенулся, прошептал нервно «клюет!» и машинально потянулся за удочкой. Пальцы его свободно прошли внутрь рамы, не встретив никакого препятствия,
и даже успели ощутить теплый ветерок на той стороне до того, как парень ошарашено отдернул руку, и, не понимая что делает, бросился назад, не вставая с четверенек. Он, не снимая тапочек, запрыгнул на диван, поджал под себя ноги и беспомощно оглянулся по сторонам. Рационально объяснить ситуацию не получалось, а по-другому думать Тяпкин не умел, потому как не пробовал. Не спуская с картины глаз, он на ощупь нашел бутылку, залпом допил остатки пива и пожалел, что не взял чего-нибудь покрепче.
     Время шло. Ничего не происходило. Рука не почернела и не отпала, картина стояла на прежнем месте, было все так же темно. Ни о каком сне не могло быть и речи и Ваня решился на повторную экспедицию. Он встал с дивана, осторожно подошел к раме, опять осмотрел ее со всех сторон и опять не нашел никаких механизмов. Тогда, чтобы повторить в точности все события, он стал на четвереньки, протянул к полотну руку, но сразу же ее отдернул. С третей попытки ему удалось все-таки преодолеть свой страх и пальцы погрузились в полотно.
    Там по прежнему дул теплый ласковый ветер. Не вытаскивая руки Тяпкин загляну за картину, но ничего там не увидел. Тогда он засунул в раму голову и оторопел. Там пели птицы и пригревало теплое летнее солнышко; на чистом синем небе мирно спали облака, ветер не беспокоил их, как не нарушал и покой озера, он только слегка шевелил волосы на Ваниной голове, как бы поглаживая и успокаивая: «Не бойся, тут не так уж и плохо».
     Тяпкин высунул голову и озадаченно ее почесал. Страх прошел и теперь нужно было посидеть, покурить и все обдумать. Он вышел на балкон, зажег сигарету, но, не сделав и двух затяжек, выкинул ее и вернулся в комнату. Окончательно осмелев, Ваня примерился и просунул в картину руки, затем голову и плечи. В районе талии у него возникли некоторые проблемы и ему пришлось помогать себе руками с одной стороны и отталкиваться ногами с другой. Это заняло некоторое время, но вот, сделав резкий рывок, Тяпкин кубарем выкатился на берег озера. Поднявшись на ноги, он начал осматриваться. Потрогав траву Ваня убедился в том, что она реальна и приятно-упругая на ощупь, но все же не такая, как на той стороне. То же самое было и с песком. Самое интересное случилось, когда он обернулся в сторону рамы: кроме самого окна-входа ничего нельзя было разглядеть – все плыло и переливалось.
      Достаточно осмотревшись, Тяпкин позволил себе расслабиться. Он снял тапочки и с удовольствием пошлепал босыми ногами по земле. Затем, сбросив с себя халат и оставшись в одних трусах, он начал хохотать в полный голос и бегать по берегу кругами. Немного спустя, успокоившись, Ваня решил искупаться.  Недолго думая, он разогнался и с брызгами и шумом вошел в акваторию пейзажа. Вода была теплой, и поэтому он купался довольно долго, поднимая волны и ныряя, стараясь достать рукой до дна. Через минут сорок он усталый и довольный выбрался на берег и тут заметил, что его тело такое же сухое, каким было до купания, но не сильно удивился, ведь в человеке такие же запасы удивления, как и, скажем, страха, и рано или поздно обязательно наступает момент, когда перестаешь удивляться и воспринимаешь вещи так, как видишь их в данный момент.
    Вот и сейчас, растянувшись на берегу, Тяпкин ничему уже не удивлялся, а просто лежал на бережке, подставив солнцу округлое брюшко, и думал о том, как прекрасен мир вокруг. Так прошло еще около часа и тут он вспомнил, что завтра на работу и нужно рано вставать. Взглянув на часы и отметив, что на них полпервого, он с сожалением оделся и протиснулся сквозь раму назад в ночь, которая, по-видимому, уже заканчивалась.

   Проснувшись от звона будильника, Ваня с трудом разлепил глаза и поднялся с дивана. Потянувшись, он с неудовольствием отметил боль в мышцах, напряженных накануне, но не придал ей значения и поплелся на кухню, где был застукан Галей за отхлебыванием кипяченой воды из носика чайника  и выдворен в коридор с криками и причитаниями, в которых упоминались Ванины коллеги (в особенности Антон Антонович Казанюк), а так же имена некоторых святых. Делать нечего и Тяпкин решил принять водные процедуры с тонким стратегическим расчетом на отходчивость жены, а так же на неумолимо быстроползущее время, подгоняющее ее на работу.  Однако, выйдя из душа, он столкнулся со своей дражайшей лицом к лицу, чего старался избежать, но она, вместо того чтобы продолжить распиливание и без того опухшей Ваниной головы, вдруг удивленно спросила:
- Ты что, на пляж ходил?
- О чем ты, любимая? – заискивающе улыбнулся Тяпкин, но, заметив как Галины брови начали двигаться к переносице, прибавил – Конечно нет. Да и когда бы я успел?
- Успел же нажраться, - проворчала жена, впрочем, довольно незлобно.
- Подожди, но… - начал было Ваня, но не договорил.
   Он отстранил супругу, которая, пожав плечами, пошла в ванную, и бросился в зал. Подбежав к картине, он опустился перед ней на колени и уставился в холст. На нем ничего со вчерашнего дня не изменилось. Ваня стер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот и осторожно протянул вперед руку, которая вошла в пейзаж, как в открытое окно. Затем, он просунул вслед за ней голову и убедился, что ему ничего не приснилось. Посмотрел на часы: полпервого. Вылез из картины: на часах - 7:45 утра.
    Второго такого потрясения за каких-нибудь пару часов разум Вани Тяпкина вынести не мог и отключился вместе со своим носителем, который грохнулся без чувств на ковер возле картины и в таком положении был найден Галей. Приведя мужа в сознание посредством нашатырного спирта и не добившись от него сколько-нибудь внятного объяснения, Галя, руководствуясь женской интуицией, звонить в скорую не стала и поехала на работу, строго-настрого запретив ему выходить из дома.
   Тяпкин не послушался (ведь он был очень ответственным работником) и на работу все-таки поехал, где проявил просто фантастическую розсеяность и чудеса неуклюжести, за что был по-дружески высмеян похмелявшимися коллегами и отправлен домой с диагнозом «отравление печенькой».
    И никто на работе не догадался, что причиной такого поведения был на самом деле окружающий мир, о красоте и загадочности которого Ваня Тяпкин задумался впервые лишь на двадцать шестом году жизни. Он ехал домой, и ему казалось, что сквозь грязное стекло маршрутки смотрит на него и улыбается что-то, доселе не изведанное и прекрасное. Это была новая жизнь.

                                                                4

     После описанных выше событий прошло шесть лет. Андрей Делягин уехал во Францию и там получил признание, которого здесь не добился. Его работы были оценены ведущими искусствоведами как образцы классической пейзажной живописи. Им восторгались, его сравнивали с Шишкиным; на его персональные выставки ходили разные люди, старые и молодые, но все с одинаковым блеском в глазах.
      Андрей чувствовал, что добился в жизни всего, о чем раньше мог только мечтать. Он считал, что познал жизнь до конца, и со страхом начал понимать, что стремиться уже не к чему – все вершины покорены, все преграды сметены и все моря перейдены вброд. И он начал ловить себя на мысли, что самое счастливое время в его жизни уже было. Оно осталось там, на Андреевском спуске,  о котором, он первое время во Франции вспоминал не иначе, как со злостью. Делягин не мог понять, как же так могло случиться, что в стране, где его талант был никому не нужен, где он жил в нищете среди сотен таких же бедолаг, как он сам, где не смогли оценить его потенциал, он был счастлив. Мы часто понимаем, что были счастливы, не обладая возможностью видеть не отдельные детали (причем чаще плохие), а всю картину целиком. Но у творческих натур, даже самых обычных, есть одно существенное преимущество перед натурами нетворческими – развитая интуиция; зачастую они так же не знают ответов на вопросы, как и все вокруг, но зато знают, что они есть и что их нужно искать, а наиболее одаренные даже чувствуют где.  Андрей понял, что все, что ему нужно – там, в Киеве и ринулся за этим чем-то с такой страстью, на которую способны только люди очень несчастные.
      Прилетев в Киев, Делягин первым делом, поехал на Андреевский спуск. К его удивлению, там практически ничего не изменилось: все те же лица, те же дома, те же названия кафе… как будто само время выбрала эту улицу местом для отдыха. Те же ощущения преследовали художника во всех памятных местах, которые он посещал в погоне за счастьем. Все замерло. Ответы ускользали от него. Так прошло больше месяца…
      И вот, как раз тогда, когда он, разочаровавшись уже, ехал на вокзал, судьба, видно вдоволь наигравшись, внезапно помогла ему.
       Подчиняясь ностальгии, накрывшей его с головой, Андрей не вызвал себе такси, а поехал на метро, как в пору своей юности. На станции метро «Крещатик» его прижали к двери две женщины, и он невольно стал свидетелем их разговора. Вначале он слушал вполуха, но со временем, их диалог поглотил все его внимание.
- …И, представь себе, - говорила полная светловолосая женщина – заставил всю квартиру своими картинами, а они, между прочим, денег стоят немалых. А у них дитя малое, в садике еще, иной раз заду к Галке, а она кашу варит гречневую. Спрашиваю: «А что у вас к каше?»… ну, там котлеты какие или мясо, может, жаренное…а она: «Сегодня ничего, мы себе разгрузочный день устроили» и улыбается так, ласково. А я-то знаю, что денег нет просто, даром, что Ванька зарабатывает нормально. Он, значит, зарплату получит, и сразу почти ее спускает. А на что спрашивается? Теааатры, музеееи…
- Ну так что ж тут плохого? – робко возразила ей собеседница, маленькая худая женщина с черными, как смоль волосами, и поправила очки.
- Да оно-то ничего самого по себе плохого и нет, только – тут первая женщина многозначительно подняла палец, - «что занадто – то нездраво». Да нет, Вера, ты пойми, что я зла никому не желаю, я ж за них-то переживаю, десять год, как на одном этаже живем, через стенку. И на именины друг к другу ходим, ключи от квартиры, если что – так всегда им, и не боимся, как родным доверяем. Да только дитя жалко. Я, помню, пирожков напекла, ну и, значит, зову: «Анечка, иди, посмотри, что я тебе приготовила». Она приходит, садится, пирожок берет двумя ручками.  Обязательно «спасибо» скажет, ребенок воспитанный, тут Галка – молодец… еще и полпирожка-то не съела, говорит мне: «Тетя Тоня, а можно я на стул  ногами стану?». Я ей, мол, зачем тебе? А она: «У вас картинка там красивая, а мне не видно». Это все Ваня виноват, ей бы сейчас кушать хорошо, а она картинки рассматривает! А дальше что будет? Дитю-то всего пять с половиной. Все Ванька виноват, его это работа, прости Господи.
   Маленькая женщина покачала головой, но в ее взгляде, Делягин никакого осуждения не заметил.
- Ну так что же, Тонечка, - сказала она – не голые же ходят. Я, помню, Галину видела, когда она заезжала к нам на работу, так она опрятно одета, со вкусом, и вообще приятная такая женщина. О муже нежно так рассказывала, и об Анечке… Я бы не сказала, что она чем-то не довольна…
- Так в том-то все и дело, – перебила ее полная женщина, тряхнув волосами, - что они ничего не замечают, так, как вроде им ничего больше не нужно! Но я-то! Я-то все вижу, мне ж со стороны виднее. Они бы давно уже машину купили, да и телевизор у них один, совсем еле дышит уже.
- Ну, машину, вряд ли. – С сомнением покачала головой другая и опять поправила сползшие на нос очки.
- А я говорю – купили бы, и не только машину. Дачу под Киевом! – Тут полная женщина,
осмотревшись по сторонам, понизила голос и добавила, - У Ваньки картина есть, самая первая, что он купил, самая его любимая, так знаешь чья? Андрея Делягина, того, что во Франции сейчас живет.
- Ну, может, ненастоящая.
- Да как же ж ненастоящая! Ваня ее лет пять назад за копейки купил на Андреевском, когда Делягин тут еще жил, в Киеве, и никто его не знал. Знаешь, сколько сейчас за нее дадут?! Состояние! Говорю: «Продай», а он головой вертит, мол, не продам, она…
  Тут поезд остановился, и маленькой женщине нужно было выходить. Она помахала подруге ручкой и вышла. Андрей стоял в шоке, еще не вполне веря, что ему так повезло. Ни о каком отъезде теперь не могло быть и речи, он понял, что просто обязан увидеть семью, о которой сейчас услышал. Он решил ехать за светловолосой женщиной с тем, чтобы в подходящий момент объясниться с ней и встретится с ее соседями. Вслед за ней он вышел на станции «Левобережная», сел в маршрутке позади нее, поскольку боялся потерять ее из виду. Он прямо-таки трясся от нетерпения и подгонял мысленно автобус, когда тот останавливался на светофорах. Наконец, они остановились на конечной остановке, и женщина вышла, перешла через дорогу и направилась по алее, выложенной плитами вглубь района. Делягин следовал за ней след-в-след. И вот, увидев, что она остановилась возле одного из подъездов девятиэтажного дома и начала рыться в сумке, видимо, в поисках магнитного ключа, Андрей решился:
- Простите, пожалуйста, вы меня не знаете, но я невольно стал свидетелем вашего разговора в метро… - тут он осекся, поскольку понял, что начал неправильно и женщина явно испугалась, – постойте, не пугайтесь, я не сделаю вам ничего плохого…
   Вот это точно не стоит говорить незнакомым людям на мало освещенных улицах, понял он, увидев, что женщина приняла оборонительную позицию и готова была начать верещать. Делягин решил говорить фразы, содержащие только ключевые слова:
- Меня зовут Андрей Делягин…
- Ага, разбойник, знаю я вас! Таких Делягиных пруд пруди в Киеве, только и ждете, чтоб обмануть, да облапошить. Дура я, дура! Кто ж о таких вещах в метро рассказывает! Но ты смотри, я тебя запомнила. – Она начала пятится в сторону входной двери. – А меня что ж, не признал, а, Делягин? Я – Нина Усатова.
- Постойте! Погодите минутку, я вам паспорт покажу. – Андрей полез в карман, достал документ и подался вперед, чтобы показать его, но женщина зашипела, и он остановился.
- Руку! Руку вытяни, чтоб на свет… А сам стой! Ближе. Не подходи говорю, кричать буду!
Баааа! И правда Делягин… Ой прости, голубчик, не признала, глаза мои старые! Как же ж это я? А ведь смотрю – похож, ну как две капли.
- Да ничего, я бы на вашем месте поступил точно так же. Мало ли кто я такой, правильно?
- Ты прости меня, дуру старую. Я ж не со зла. Да что ж ты стоишь? Заходи. – Она открыла двери и пропустила Андрея вперед. – Пойдем, пойдем, Ванька, наверное уже дома, Галя, Анечка… А у меня блины дома… Чайку попьете.
   Так, рассыпаясь в извинениях, они поднялись на лифте на седьмой этаж. Андрей узнал, что женщину зовут Антонина Михайловна, и что она всегда считала его великим художником и т.д. и т.п. Она подошла к двери слева от лифта и позвонила в звонок. Открыла невысокая приятная девушка, лет двадцати шести - двадцати семи на вид. У нее были короткие, вьющиеся рыжие волосы, карие глаза и румяное, улыбчивое лицо. Поначалу она поглядела на гостей с веселым недоумением, но как только Антонина Михайловна открыла рот, воскликнула:
- Ой, счастье-то, какое! Это ведь вы? Вы – Андрей Делягин? – Не дождавшись ответа, она засуетилась. – Да что ж это я, в самом деле! Проходите, дорогой гость, и вы, Тонечка, пожалуйте. Ах, ну надо ж!
   Антонина Михайловна ответила, что сейчас переоденется и зайдет, что у нее блины дома и варенье малиновое, что таких угощений во Франции нет, потому что народ, который ест лягушек, настоящие блины не испечет никогда. Она побежала к себе, а Галя провела Андрея на кухню.
- Вот Ванька рад будет. Знаете, ведь он вас искал, обошел все, что только можно было, все выставки и музеи, всех достал на Андреевском. Но вы как в воду канули.
- Я уехал в Лион…
- Это мы через два года узнали, увидели по телевизору. А тогда, - говорила Галя, ставя на плиту чайник, - он прямо с ног сбился, «спасибо» вам хотел сказать.
- Спасибо? Да я, знаете ли, отнесся к нему довольно холодно, вначале даже цену завысил, чтобы его отвадить. Посмотрел – такой обычный парень на  вид… - тут Делягин смутился.
- Не стесняйтесь, – засмеялась девушка – внешне он действительно самый, наверное, обычный. Вы, если бы его случайно встретили, то точно бы не узнали.
   Тут вошла Антонина Михайловна с целой горой блинов и банкой варенья, и вежливо удалилась, сославшись на кучу домашних дел, подмигнув на прощание Гале. Это событие немного рассеяло неловкость Андрея, и он перехватил инициативу:
- А где же сам хозяин? Может я не вовремя?
- Нет-нет, что вы. Он как раз там, у озера с Анечкой, нашей дочкой.
- Разве где-то здесь есть поблизости озеро? – не понял Андрей.
  Тут закипел чайник, и Галя начала разливать чай. Не оборачиваясь, она пояснила:
- Вы меня неправильно поняли, хотя озеро тут недалеко действительно имеется. Я имела в виду то, что в лесу… то, что вы нарисовали.
   Делягин решил, что девушка неправильно выразилась, хотя ее слова очень польстили его самолюбию. Он с благодарностью взял чашку с чаем и начал намазывать блин с вареньем.
- Так говорите, он показывает дочке картину.
- Ну да, хотя она там уже не в первый раз. Это у меня пока что не получается, но я скоро тоже научусь, а то они без меня там загорают.
- Загорают? Ну и метафоры у вас, - улыбнулся Андрей, - прямо мед для ушей художника.
- А как еще сказать? Если вы едите блин, то я так и говорю – «он ест блин», а если вы загораете, то это значит, что вы лежите на солнышке.
  Андрей застыл с поднятой ко рту чашкой:
- Что-то я вас, Галина, не совсем понимаю…
- Ах, ну да, конечно, извините меня. Пойдемте, сейчас сами все увидите.
   И она повела его через квартиру. Повсюду на стенах висели картины, среди которых Делягин рассмотрел работу Жени Короленко, талантливого художника, с которым они когда-то вместе учились. Еще его удивило огромное количество книг, бывших повсюду, где только можно себе представить. Особо присмотреться к ним Делягин не успел, но с уважением отметил толстый том Германа Гессе, лежавший на столе и собрания сочинений Достоевского и Чехова, которые бросились ему в глаза. Вслед за Галей он вошел в зал и хотел было сразу поздороваться с хозяином, но там, к его удивлению никого не оказалось. В  этой комнате так же, как и во всей квартире, было множество картин и книг, и выглядела она очень уютно, поскольку обставлена была со вкусом, и все предметы в ней гармонично сочетались. Делягин сразу же увидел свою работу, ту единственную картину, которой не было не в одном каталоге живописи, и по которой он так скучал все это время.
   Галина подошла к ней и поманила его рукой. Он подошел к ней, улыбаясь, но тотчас же улыбка покинула его лицо, уступив место изумленной гримасе.
    На картине, которая, несомненно, была его творением, все было в точности таким, как он помнил, Делягин видел даже все допущенные погрешности, которые ему известны были лучше всех на свете. Но там, на берегу возле удочки, сидели спиной к зрителю люди, которых он не писал. Одна фигура принадлежала мужчине, рядом с ним сидела девочка малых лет и что-то ему показывала в небе.
- Я так еще не умею, - раздался за спиной Галин голос, - но уже могу просунуть туда ладонь. Если мне что-нибудь нужно, например, позвать Ваню к телефону или за хлебом послать, я руку просовываю и щелкаю пальцами. Они слышат и вылазят. Сейчас я их позову.
- Не нужно, пусть загорают. – Андрей был похож на персидского кота, попавшего под ливень. – Пойдемте… там чай, наверное, остыл.
- И что, ваш муж так во все картины… того?
- Да нет, что вы, только в настоящие… и добрые.
- В каком смысле добрые?
- Ну, например, где-то полгода назад пошли мы на выставку современного искусства. Там, в основном, абстракция была, сюрреализм может… я не разбираюсь, если честно, но были и пейзажи, натюрморты, портреты. И Ваньке одна картина понравилась. Так, представьте себе, он дождался, пока никто смотреть не будет, и засунул туда палец. Просто проверить, как там. Дурачок, он бы еще носом сунулся. Палец отнялся. Ваня пробовал им шевелить, но ничего не получалось, пока мы домой не приехали и он в вашу картину не залез.
- С ума сойти, - шептал пораженный Делягин, - я подозревал… чувствовал… но так… чтобы воздействие… смысл…
- Да вы не волнуйтесь так, - успокаивала художника Галя, - может, я все-таки их позову?
   Андрей вдруг поднял голову и твердо сказал:
- Нет. Это совершенно ненужно. Спасибо вам, Галя, за гостеприимство, но пора и честь знать. У меня самолет. Я должен… срочно идти. Спешу. Уже опаздываю. – Он, казалось, потерял способность нормально изъясняться. – Я вам напишу. Вам и Ване… и Анечке тоже напишу. Вы даже представить себе не можете, что вы… - он махнул рукой.
  Андрей полез в портфель, достал оттуда эскиз своей новой работы и написал на нем:
                                             
                         Ивану, Галине и Анне в знак глубочайшей признательности.
                                              Вы объяснили мне многое.
                                 
                                                                                           А.Н.Делягин

   Затем, не давая девушке опомнится, он встал, улыбнулся, вложил ей в руку листок, и вышел. Спустившись вниз, обыкновенный великий художник сел на лавочку и заплакал. А рядом с ним, сидела и ласково обнимала его новая жизнь.