***
чайная симфония
кто-то в гости. не ко мне.
я сегодня занят, занят!
я из горсточки камней
возвожу японский садик.
с тупиком. с кольцом на дне
неглубокого колодца.
кто-то в гости. не ко мне.
не о мой звонок колоться.
не мою ласкать рукой
пятидневную щетину.
в горле - осень, в горле - ком.
повзрослевшая тортилла
что-то шепчет. на спине
или крылья, или ставни.
я из горсточки камней
возвожу японский садик.
***
2ю
у них другие имена -
ладошки падают.
обижена, обнажена.
декабрьский паводок.
декабрьский поводок. и я -
собакой солнечной.
во всех законах бытия
царит бессонница.
а девочки нежней, чем воск -
спасибо, Господи.
мне хочется твоих волос
на память горсточку.
мы ни при чём: ни ты, ни я.
великолепие
во всех законах бытия
и орфоэпии.
***
не песня но
молча целься мне в спину. не слизывай пот.
он соленый, как ложь. он больной, как аборт.
мы вдвоем за весной. только губы горьчат.
тихо! слышишь? охота идет на волчат.
молча целься мне в спину, мой маленький вор.
будет выстрел твоим. на прощанье - кивок.
руки в метках-браслетах. слюны сладкий чай.
пей смелее. охота идет на волчат.
молча целься мне в спину. я - губы, как зверь
задираю по дЈснам. памир и казбек
и две детские горки: начнем различать?
выдох в выдох. охота идет на волчат.
молча целься мне в спину. из тысячи глаз
я поймаю твои. золотая игла
входит в вену печально. я стала дичать.
не тревожься. охота идет на волчат.
молча. руку на взмокшее пузо щенка.
прокусила навылет - с прорехой щека.
невеликий герой. не сейчас? не сейчас.
это осень. охота на бледных волчат.
***
твердела на щеке пощечина.
твердила медленно. рассчетливо
и скупо брызгала слогами:
"Вы мне солгали."
тревожно требовала верности,
запутывалась в откровенности,
смеялась, плакала и жесты
рвала по-женски.
на слабой свечке жгла последние
записки, оставляла слепками
слюну на раненой ударом
щеке. куда-то
спешила. циферблат мозолила.
была скромна, была назойлива,
была близка неправомерно:
"Вы - мне... измена...?"
ее жалела. плечи гладила.
глушила бормотаньем радио.
***
30 min.
Полчаса, отведенные на войну,
Я проспал: ты любила меня во сне.
После многие ставили мне в вину:
Поражение. Раны. Кровавый снег.
Я не лгал оправданиями и не
Говорил о тебе тем, кто знал, как жить
И проспал бы снова, случись войне
Продолжаться. Ты снилась бы мне? Скажи...
После многих, отдавших войне тела,
Я писал похоронки для чьих-то жен.
Отражения зрячих, собачий лай,
Снег пронзительно красен, а воздух желт.
Полчаса, отведенные на любовь,
Я протрахал в борделе чужую плоть.
После многие мне говорили: бог,
Он все видит, и ты перед богом - клоп.
Становилось бессильно. Тяжелый спирт
Я глотал как амброзию, как бальзам
После многие мне говорили: спи,
Что-то медное капали на глаза...
Подыхать от пули и от тебя -
Равноценно для жизни: гореть в костре
Или рваться на дыбе. В зрачках рябят
Полчаса, отведенные на расстрел.
Время точно убито.
• * *
ты права:
- можно чудить, но не в тридцать же лет!
- каждая, кто поведется со мной, будет потом жалеть
- я использую женщин, чтобы было на чьих
спинах писать
- у меня дрянная начинка
- всё, что мне интересно - это животный секс
- теперь понятно, почему меня не вынес ижевск
- я не умею любить никого, кроме себя самой
- после того, как я исчезаю, хочется крикнуть "смойте!"
- я, как переходящее знамя: то там, то здесь
- на меня нужно вешать табличку "полный пиздец"
- я иду исключительно по головам
- утопить бы меня в любой обожаемой мною ванне
- от меня можно ждать только красивых па
- все свои грехи я валю на феназепам
- я - фейерверк или хлопушка, но не огонь
- интересно, надолго ли хватит патронов в моей обойме?
ты права! права в каждом слове, но - чертчертчерт! -
почему столько дней ты в мое утыкалась плечо?
* * *
она всегда знает, какая чему цена,
она хранит мелочь в особенном кошельке.
а еще родила симпатичного пацана
и спит теперь спокойно. щекой - к щеке.
она часто спорит на рынке до хрипоты,
обожает смотреть сериалы, не бреет ног.
а еще у нее в подъезде живут коты
и, когда она входит, вьются веретеном.
она жарит очень вкусные беляши -
побольше начинки, чтоб тесто почти рвалось.
она любит смеяться громко и шить. и жить.
а еще в ней, прямо по центру, земная ось.
* * *
этим болеют и потаскухи, и леди:
вот уже месяц единственный смысл мой
в том, чтоб расстегивать пуговицы и раздвигать колени -
или твои, моя девочка, или перед тобой.
этому невозможно сопротивляться:
вот уже месяц на запястьях и шее я
ношу следы бесстыдных капитуляций -
темнолиловая рваная чешуя.
это раздавит избытком серотонина:
вот уже месяц лабиринты набухших жил
тормошит ощущение жизни. и жилы поют. они на
удивление стойки - только одна дрожит.
височная.
* * *
то ли устала. то ли простужена.
мягкий коньяк вместо ужина. сужена
больно гортань - я глотаю с усилием.
глаза, согреваясь, становятся синими
и смотрят: на сумрак, повисший над городом,
почти превратившийся в ночь - год от года он
всё гуще. на дождь, языком лакирующий
брусчатку. на чей-то livejournal dot com. и на ru еще.
на женщину, чьё одиночество явное
любой бы заметил, замечу и я, но ей
плевать. на сигару. на более менее
спокойный бульвар. на тарелку с пельменями,
парящую так ароматно, что хочется
всех: вечер, табак, дождь, страстной, одиночество
с ладоней кормить, по загривку поглаживать,
и слушать их шепот, и - самое важное -
ловить, как под сердцем, чуть-чуть ниже дании
стучат вместо пульса часы ожидания.
текут, оставляя то шрамы, то ссадины,
то просто штрихи.
* * *
мое настроение, как погода на улице,
меняется то в одну, то в другую сторону.
хотя все хорошо - дочка учится, рыбка удится -,
эти скачки термометра вовсе не обоснованы.
отчего же какие-то черти внутри шевелятся,
не дают мне ни спать нормально, ни бодрствовать?
может быть, взять себя в руки, пойти развеяться:
сначала по шлюхам портовым, потом - по боцманам?
может, забыть про имя и про фамилию,
став персонажем с должными вытекающими?
и каждая новая кровь будет зваться шепотом "милая",
и все будет проще в три тысячи раз. но пока еще
я не могу так.
* * *
она прядет из жил моих нитки на свитера,
сама даже не понимая этого, но нутром
чуя, что мстит мне - за вчера, за позавчера =
за слишком больное, за слишком счастливое. тромб
памяти бродит по телу: смотри-ка, вот каждый день,
который был прожит вместе, вот каждый час.
и как удалось нам все это куда-то деть?
и как удалось мне так самочьи одичать,
что горлом рвануло безжалостнейшее "дааааа",
сметая все, даже меня, на своем "могу"?
и... пусто теперь. и сколько не ожидай,
она не вернется прежней. а губы лгут,
когда ощущают фантом ее бежевой кожи. врут
глаза, когда видят лицо ее в тысячемордой толпе.
насилую кнопки беспомощной дрожью рук,
которые ничего уже не сумеют отдать тебе.
* * *
в киеве пахнет булками. утром, в шесть
выходишь на улицу, едешь в аэропорт
и губы зубами щипаешь, пытаясь шерсть,
вставшую дыбом, как-то пригладить.
* * *
морской чорт забавен, боек и величав.
он болтает о том, о чем другие молчат:
касается пальцами то сердечка, а то - плеча
и бунтует, когда ему становится тесно.
за окном преднамеренно медленно тает март.
чорт устал воевать и тихо сошел с ума.
он сидит, попивая кофе, думая, что зима -
это просто им неукраденная невеста.
у нее, у зимы, все отлично - работа, дом,
два десятка друзей, с которыми вечер до
темноты коротать приятно. а что потом?
но на этом месте у чорта кривится график
и ломается. чорт смотрит в зеркало на стене,
ищет капельки яда в алой своей слюне,
тормошит веревку, требует пистолет,
иконостас создавая из стареньких фотографий,
на которых: ему не тридцать, а полтора;
на которых ижевск, мамапапа и бабушка, и сестра,
от которых не оторваться, хотя пора
прекратить выклевывать крошки воспоминаний.
ведь потом - аллергия, бессонница и инфаркт.
чорт бежит по садовому, в свете фар
повторяя свои бесконечные ля-ля-фа
да кофейными зернышками побрякивая в пенале.
* * *
если закончила с этим городом - жги.
жги, не жалея ни владивостока, ни рима!
ты оставляешь сиреневые флажки
на всех полюсах, которые покорила.
от марианской и до саян мой ландшафт
мечен следами твоих каблуков походных.
я, наслаждаясь, перестаю дышать,
чтобы случайно не изменить погоду:
не вызвать засуху, не напугать грозой,
не заштормить, попирая смерчем любые камни.
мартовский перечный жгучий аэрозоль
лишает малейшего шанса на привыканье
нежнейшую слизистую к этой весне. орать
от вдохновенья сначала и боли потом? пожалуй.
соседская девочка выбралась из двора,
расправила крылышки, вздоргнула, побежала...
* * *
живу хорошо: летаю, отталкиваясь от стен;
принимаю попеременно то супрастин, то гостей;
сомневаюсь: сначала - в страсти, потом - в родстве...
похоже, за десять лет никаких изменений особых.
а ты? также смотришь на губы каждого, с кем
говоришь? способна увидеть картину в любом мазке?
купила ребенку и велосипед, и скейт?
по-прежнему любишь трио и против соло?
в москве весна. воздух легче, а день плотней.
я хожу в самый лучший театр - театр теней,
где мне близка лишь одна, но я не успею за ней.
поймать ее - все равно, что гулять по глади
воды. а в мадриде? какие спектакли там
ставят для тех, кто дерзок не по годам?
для тех, кто то мадемуазель, то мадам?
ты у меня - как в фотоаппарате,
стареньком "зорком", не цифровом ничуть,
с катышком пленки, похожим на черный кокон -
хранишься в памяти, которую я лечу
все чаще тем, что запрещено законом.
* * *
нынешний март наряден и кучеряв:
свежее синее небушко, тучки в ряд -
каждую того и гляди удочерят.
а девушки ходят - просто парад алле!
брючки в обтяжку, юбки выше колен...
губкам блестеть приказано, щечкам - алеть.
самым краешком глаза глянешь на них -
сразу водух пенится и пьянит!
остановись, казанова, передохни.
сделай пару выдохов через рот,
впусти в свои вены не импульс, а кислород
и давай потихонечку туда, где не вплавь, а вброд.
доберись до ближайшей рюмочной, сядь за стол,
выпей огненной водки грамм пятьдесят или сто,
расслабься как следует, вяло думай, что сток
поллюций полон и без твоих истом.
а значит: не стоит рваться на серпантин,
утром метаться в спортзал, а вечером - в тир,
ставить самую новую из софтин
в компьютер, который ни разу не мог один
остаться.
* * *
оденусь сегодня чуточку погрубей:
скакать по сорванным крышам, гонять голубей,
пиликать немножко нервно на водосточной трубе .
вот такое втемяшится в голову - хоть убей.
в моих невзрослеющих жилах весна зудит -
кварталы, планеты, вселенные позади!
ноздри до воздуха жадные не суди.
если устану, ты рядышком посиди:
погладь прохладными пальцами мокрый лоб,
почувствуй ладоней мягкость и губ тепло.
смотри - твоя постель превращается в плот
которому мирно двигаться тяжело,
который стремится в самую глубину,
который помнит кишками меня одну.
освобождаю легкие и тону...
держись за меня - тоже пойдешь ко дну.
* * *
"дорогая, прошу, прекрати молоть эту чушь!
я давно не люблю тебя и, тем более, не хочу.
конечно, если завоешь, закорчишься, то примчусь,
но потакать ни одной из твоих причуд
я не собираюсь. вешай трубку. пока. пока."
она вытерла слезы, почти до краев бокал
налила и в окошко уставилась, в облака,
за стеклом висящие, как рекламный плакат
рая, где нет ни женщин, ни криков, ни крови, ни
суеты этой муторной, бешеной беготни;
где другое вино - всего лишь каплю глотни -
перестанут: душа метаться, а сердце гнить
в ожиданьи "а вдруг она позвонит еще!?
то, что я ей наговорила сейчас - не в счёт.
ведь она же все понимает и знает! черт!"
большая ладонь легла на ее плечо,
затылок погладила властно. "который час?" -
она спросила робко, как у врача
обычно спрашивают (перед тем как начать рычать
от страха) диагноз.
* * *
недавно сама усвоила - бред и блажь:
прятаться в эпатаж, орать "на абордаж!",
вот эти кнопки удобные менять на карандаш,
всякий солнечный день воспринимать как шантаж.
- какие там 40? ей даже 30 не дашь!
* * *
хожу за тобой хвостом.
стелюсь под тебя пластом.
и если ты - ноги на стол,
услышишь не крик, а стон.
мой шаткий тридцать один
всё больше угрюм и дик.
боится: "что впереди?"
молится: "не уйди!"
локти обнажены.
нервы обожжены.
ночами, о Боже, ныть:
"зачем тебе две жены?"
в горле то ком, то куб...
весны ручейки текут,
токуют, скатёрку ткут
по подоконнику.
сходит на нет февраль.
давай перестанем врать?
залижем остатки ран
и - прямо с постели - в рай.
отыщем там водоём,
будем плескаться в нём,
хихикая: "ну даём!
нам так хорошо вдвоём!"
* * *
мы с тобой очутились в яме -
затхлый запах и тусклый свет:
"не дружи с моими друзьями!
не гуляй по моей москве!"
ультиматум (как униформа
для общения с бывшей, мной)
на локтях проносился. фоном -
какофонией, тишиной
извергается мегаполис,
разлучая меня с тобой:
я - на северный серый полюс,
ты - на западный голубой.
но значения не имеет
колористика полюсов -
виртуальная я немею,
утыкаясь в твое лицо
виртуальное. и родное;
глупо было бы отрицать.
прикасаюсь к нему ладонью -
содрогаются полюса.
социальные сети мягче
и прочнее семейных уз:
то отскакиваю, как мячик;
то на шаг подойти боюсь...
а на тоненьких ветках - иней.
и зима. и неважно ей
ни дружить с друзьями твоими,
ни гулять по москве твоей.
* * *
в замке старинном, в зале музейном
тайком от родных и друзей
мудрёное зелье варила зельма,
прекраснейшая из зельм.
печаль сменяла приливы веселья,
огонь то кусал, то гас.
единым телом кипели в зелье
растения разных каст:
гибискус-развратник, кумин-обжора,
роза-подруга любовных ожогов,
боссвелия-страсть молодых хористов,
сноб-бергамот, кокетка-корица,
сладкая, словно нимфетка, липа,
стерва-жимолость, эвкалипта-
целителя листья, звёзды бадьяна,
багульник-убийца, любимец пьяных
от подвигов лавр, кардамон, гвоздика,
волчьих ягод и вишни дикой
хитросплетенья, душистый перец,
ромашка, друг дездемоны-вереск
и обольстительницы-пачули.
их плотный бархатный запах почуяв,
десятки цветов и трав
смиряют свой вздорный нрав!
суровые камни большого зала
долгих пятнадцать дней
бесстыдная самка костра лобзала -
трещали сердца камней.
не всякий выдержал пытку жаром,
скрошился в жгучий песок,
ведь поцелуи острей кинжала,
желанней, чем хлеб и сон!
котлу половником помогая,
за двери выставив слуг,
зельма шальная, босая, нагая
заклятья шептала вслух.
в каждом слове то струны звенели,
то гулко рыдал орган.
горячие камни от звуков зверели
и выли, смуглым ногам
послушные, словно рабы. а зельма,
плясала на рёбрах их
свой бешеный танец, танец весенний,
созданный для двоих.
варева запах курился в жилах,
дурманя пуще вина,
над замком стая ворон кружила
с рассвета и до темна,
тем ароматом влекома. стоит
однажды вдохнуть его -
разумом овладеет густое
древнее колдовство:
каждый забудет, кому он нужен,
куда и откуда шел...
зельме прекрасной подарит душу,
станет ее пажом,
верным, как пёс, как волчица - смелым,
быстрым, как ягуар!
хриплым, безжалостно-нежным смехом
сдобрила зельма отвар,
в сотни жёлтых пузатых бутылок
слуги разлили его
и поутру отвезли на рынок
свежайшее волшебство.
торговцы из тысячи стран купили
этот янтарный яд,
но до своих берегов не доплыли,
пятнадцать недель подряд
от гранёных стаканов с зельминым зельем
не отрывая лиц.
не дождались их родные земли,
сирены не дозвались.
купцов заарканил коварный запах -
никто не увидел, что
пара бутылок упала за борт...
и начиная шторм,
от предвкушения обезумев,
вода, как диковиный плод,
схватила бутылки, стиснула зубы,
дробя стекляную плоть!
варево струйками из осколков,
как кровь из прокушенных шей,
лилось.... никто не знает - сколько
теперь у зельмы пажей,
но всякий, кому хоть раз случалось
коснуться ступнями волн,
услышать крики голодных чаек
над морем, поймать его
солёный парфюм ноздрями, знает,
отныне и навсегда
одно лишь желанье его терзает -
еще вернуться сюда,
забраться на скользкий обломок рифа,
ни пить, ни дышать не сметь
и в звуке прибоя услышать хриплый
безжалостно-нежный смех.
* * *
наблюдаю людей, и мне кажется, деньги - это
большинством из них согласованый символ счастья:
телефон мобилен, диету устроят к лету!
у меня тоска разрывает нутро на части.
антилопа колотит копыцем по стойке бара,
превращая в купюры каждый удар подковой.
а мне хочется просто: край света, закат, хибара,
ты во сне улыбаешься, что-то бурчишь... какого
нам с тобой ещё нужно богатства? каких скольжений
по перилам, обтертым задами, карьерных лестниц?
разве это нас радует, милая? неужели
всё задумано именно так изначально, и блеск ницц,
монте-карлов, лас-вегасов может быть нам нужнее
блеска глаз? полный бред! я устала от этой паствы
в ямамото, от пастыря в дольче, от гуччи в небе
и от тех, конечно, кто выдумал загранпаспорт.
* * *
ёлки в торговых центрах вялы.
праздник окончен. огни погасли.
вот бы забраться под одеяло
и сочинять друг о друге сказки...
ты будешь принцессой в нарядном, пышном,
лазурью тронутом кринолине.
я - разбойницей. так уж вышло.
мне дали мушкеты, вина налили,
по чарке хлопнули: действуй, дескать!
пускай в расход толстосумов смело!
а чтобы вовсе покончить с детством,
послали в булонский. в ночную смену.
и вот, возвращаясь, пожалуй, с бала,
ты невозмутимо тряслась в карете -
смотрела в окошко, овец считала
и, в общем, хотела домой скорее:
хотела добраться до медной ванны
с мелиссой, до нянькиных рук уютных,
до книжки с отчаянным медоваром
и юнгами, пьющими сны в каютах.
какой из ангелов ровно в полночь
дежурил? я помню, увы, не очень.
ты слышишь выстрел, зовешь на помощь
и видишь меня... эпизод окончен.
кому из ангелов в полночь ровно
перца и пороха не хватило?
мушкет. нападение. оборона.
я вижу тебя. многоточье. титры.
а дальше? а дальше: рыданья-шепот-
бессонницы-сны-поцелуи-ревность?
придумай сама и скажи мне, что там
случилось у нас ещё 
* * *
хочу стать крупицей всех любовников мира.
пахнуть то мускусом, то молоком, то миррой.
задыхаться, хрипеть, стиснув зубы, стонать, метаться
по постелям, подстилкам, набитым трухой матрасам.
хочу стать нежной чешуйкой кожи, частицей
всех любовников мира. десятки раз воплотиться:
в поцелуи до боли; в ароматные капли пота;
в схватки бешеной ревности, когда довольно любого
взгляда вниз для бессонницы, полной сигарного пепла;
в ожерелье кровоподтеков, губами оставленных; в пекло
рук, не знающих удержу, от предплечий и до ладоней
воспаленных желаньем; в тоску, чей точёный сосуд бездонней
с каждой встречей; в пощечину; в брошенную перчатку;
в незаметные посторонним прозрачные отпечатки
тонких пальцев на потемневших клавишах пианино;
в сон полуденный послелюбовный, текущий мимо
часовых и минутных; в опиум будуаров;
в декольте из шелка, бархата и муара;
в тёплый воск свечи, которая не погасла...
хочу быть каждым и каждой в момент оргазма,
на себе замыкая звериный экстаз планеты.
и прошу, чтобы ты со мной ощутила это.
* * *
до утра фейерверков треск
то там, то здесь.
эхо праздника мечется по голым дворам столицы.
не спится не спится
если получается прикорнуть - ничего не снится!
подумалось: когда в руках синица,
то ей хочется любить эти руки и с ними слиться,
даже если они тянутся к журавлю.
а ты чувствуешь, как я тебя люблю?
первое утро из трёхсотшестидесятишести -
давай проведем его, незаметно другим ласкаясь
под пьяцоллу и мятный бэйлис? давай смотреть из окна, как, бессильно скалясь,
январь не может зиму осеменить: вот стих
ветер, вот щербины асфальтовые стали темнее,
заострились углы всех пересекающихся прямых
в ожидании снега... давай устроим театр теней и
станем тенями друг друга? посуду бы перемыть
после ночного пира; выкинуть конфетти;
целуясь все время, доесть вчерашнее, в холодильник засунув лица.
и пусть оно длится длится длится
это первое утро из трехсотшестидесятишести.
* * *
однажды кравцова илона
спрыгнуть решила с балкона.
нелепая блажь...
третий этаж -
два вывиха, пять переломов.
однажды пучкова снежанна,
адепт топора и кинжала,
поспешна была
и не умерла,
лишь ножнами пальцы зажала.
однажды гертруда носкова,
в москву понаехав из пскова,
желала убица -
водку "столица"
смешала с ликёром и колой.
однажды вуячич милена
надумала вскрыть себе вены...
но, в ванной скользя,
упала, друзья,
и повредила колено.
однажды и духом, и телом
стелла грудко захотела
на люстре повесица -
поставила лестницу,
да с лестницы этой слетела.
однажды лукерья грицук
топица пошла к озерцу,
но быстро решила,
что камнем ошиблась -
ей только сапфиры к лицу!
однажды акопов гаврил
заснуть себя уговорил.
все вышло трагически -
сон летаргический
гаврила навовсе сморил.
однажды косматов богдан,
уставши от дамских "не дам",
пошел к проститутке...
двадцатые сутки
не виден ни тут и ни там.
однажды казбек димитров
решил потеряться в метро
"какой-то он лысый" -
шушукались крысы,
его доедая пальто.
