С первого взгляда то была компания обыкновенных людей. Но стоило подойти поближе и прислушаться к их разговору…
       Ресторан гудел, шумел, пищал, исторгал звуки самых разных высот и оттенков. В угарном табачном дыму голова становилась тяжёлой, и от этого ещё более дурной. Звуки пьянили, завораживали. Когда  хриплый баритон вещал в микрофон «Every day», становилось грустно, хотелось говорить сентиментальности и утирать батистовым платочком слезу. Трогательно и любопытно дёргались спаренные люди в масляном ритме «paribo-stone». Я, как обычно, ничего не понимал. Вся сознательная жизнь моя, следует отметить, состояла из редких моментов прозрения, когда хаос и несуразица всего происходящего обретали некий смысл и целостность. Однако вскоре всё распадалось, оставляя меня в полном непонимании. Сейчас я видел лишь глаза какого то человека - сообщника одного типа, что сидел напротив меня, утомляя общество анекдотами. В них (глазах), светился интерес к жизни, просто к жизни и всё, и это заражало, забирало, не оставляя более ничего. Всё казалось просто: есть глаза, в которые хочется смотреть, и это  нравится. Зачем кухня, искусство, политика?  Отягощённый этой мыслью, я сейчас с трудом вспоминаю, что говорил и делал. Видимо машинально я всё же ел. Не есть я не мог. Еда – занятие, приносящее удовлетворение и временную устойчивость, которая так легко восполняет  неопределённость всего сущего.
    - Спасибо за прононс, за  французский – слова принадлежали типу с внешностью мота.
    - Не стоит – мило улыбаясь, выдавила она. И прононс и благодарность сейчас не имели значении. В мыслях у неё было совсем другое…  Хлыщь был в ударе, своём обычном светском ударе: шутки, остроты, басни, анекдоты магически чаровали. Не мудрено, что «француженку» они очаровали тоже.
    - Милый – видимо шептала она, прижимая фалды его фрака к своей огненной груди, стеснённой дыханием жажды  чего то необыкновенного.
       Сверху я пускал на них кольца дыма. Итак, всё это не стоило бы описания, если бы за столом не сидел человек абсолютно иного склада. Присутствие его не вязалось ни с атмосферой флирта и бездумного веселья, ни с внешним лоском клиентов этого кабака. Очевидно в голове у него что-то засело, словно клин, ибо глаза его напряжённо  выискивали в серпантине окружения  ответ на какой то навязчивый вопрос. Нос и усы, большие и чёрные, усугубляли напряжённость неестественного выражения его лица. Любое обращение он принимал всерьёз, и, отвечая, порол чушь: так мне казалось. Воля сочилась и лезла через поры и щели его одежды. Одним словом, он имел вид треугольника, наложенного на муравейник, с такой очевидностью в его поведении вырисовывалась какая то система. Люди такого любопытного качества обычно подвергаются осмеянию со стороны веселящегося обывателя. Ведь потуги начинающего философа, стремящегося систематизировать мир на свой лад, вызывают яростный отпор окружающих, порождая уйму врагов.
        На голову, нос и усы молодого человека посыпались филиппики. Я тоже изощрялся в саркастических арабесках,  произнеся  очередной тост в честь виновника (ему стукнуло 25 в этот вечер). Гипертрофируя реальность, я предал осмеянию усы! Гипербола! Как много её в праздных разговорах людей, лишённых общих интересов. Какие либо общие интересы не связывали нас, поэтому каждый жалил и колол друг друга как полагается. Остроумие порхало с уст на уста, не оставляя в покое тех, кто замечтался, или хотя бы на мгновение умолкал. Такие жертвы начинали сразу говорить, чем весьма успешно оборонялись.
Но наш чёрный демон вёл себя иначе. От шуток он и не думал защищаться, но и не нападал. Он сидел, не поддерживая болтовни.
       Постепенно мы напивались. Самым трезвым оказался мот. Он погубил много водки, но не проявлял при этом никаких видимых признаков опьянения. Чёрный ворон совсем захмелел, и неожиданно оскорбил официанта излишне пунктуальным расчётом.  Его безмолвный гнев, весь вечер испепелявший нас, вдруг вылился в дерзость, с площадной бранью в придачу. Пришлось поскорее уносить ноги, прихватив «ворона» с собой.  «Прононс» и мот уже внизу, в гардеробной, вовсе забыли про нас, отдавшись во власть взаимных чувств. Мы ушли не простившись.
         И вот тут то началось то, о чём я, собственно, и хочу вам поведать, и ради чего начал это (уже затянувшееся) повествование.
         В троллейбусе, заднее сиденье - несколько обиняком. И вот тут, на этом сиденье, где мы оказались вскоре после нашего ухода, пары горячительных напитков вдруг заработали вовсю. Вся энергия холерического темперамента нашего усатого героя начала вдруг изливаться с быстротой  лавы причудливым словесным поносом в полупустой троллейбус.  Публика с изумлением внимала речам этого живчика, пускающего тирады в уши присутствующих с силой стальной пружины.  Все взгляды были обращены на него. Кое - кто даже встал. На несмелые замечания ворон каждый раз отвечал руганью, и, наконец, разразился такой нецензурной бранью, что кто-то дал ему в нос, потекла юшка. Бедняга завалился набок и начал ритмично блевать, при этом орал, как депутат в объятиях проститутки! Все кинулись ему помогать, поэтому, когда двери троллейбуса открылись, я вышел и пересел на такси, унося с собой воспоминания об этом странном вечере.