Я тихо сижу за железной дверью долга.
Забыл, правда, кому должен, что и когда задолжал.
И кредиторы мои тоже забыли обо мне. Даже дверь не запирают.
Тут двое даже сбежать умудрились, хотя не считались буйными.
Его привязали к нарам за ноги, а её за руки.
- Плодитесь и размножайтесь, - сказал главный вертухай. - Вот вам шелка, свечи, томик Пушкина и вся причитающаяся романтика.
А он, придурок, взял и оторвал себе руки, а она, курица, вырвала с корнем себе руки.
- Делится будем, - сказал он со вздохом. - Ты будешь за нас двоих ходить.Будешь нести меня по жизни на хрупких плечах вдохновения да на крепких плечах любви. Посменно. Я же стану за нас двоих творить.
- Мне не жалко, мы ведь всё равно одно целое, - согласилась она.
Звали и меня с собою.
А жить-то как будем - я и два калеки?
Да и зачем бежать? Я и так свободен как страус, гуляю где хочу. Зачем летать учиться заново?
Поздно мне уходить. Обед провороню.
С недавних пор я на усиленном пайке. Место меня помнит, кормит, лелеет и вознаграждает за верность чечевичной похлёбкой с макаронами.
Когда-то молотый перец пополам с отчаянием придавали ей остроту. А потом всё приелось так, что насилу прорывается по капле сквозь заслон зубов.
- Жри, а то подохнешь, - говорю я себе. - Так надо.
Спазмированная глотка изгибается червём, а я тогда её в тиски.
Снова так надо.
Счастливы рабочие лошади: туша большая, голова маленькая, думать некогда. И ещё у них нет рвотного рефлекса - хавают что дают, а если травятся - то сразу наповал.